Аленушка, 58 - 5 апреля 2019 22:56

В органах слабость, за коликой - спазм, старость - не радость, маразм - не оргазм
Маленькие четверостишия поэта-сатирика Игоря Губермана - "Гарики" - как выстрел из лука в яблочко. Точно, лаконично, сильно, убойно. И каждый раз хочется сказать - Гениально, маэстро! Такие короткие и ясные шедевры способен создать только большой опыт и весьма острый ум.
Исполняя житейскую роль,
то и дело меняю мелодию,
сам себе я и шут и король,
сам себе я и царь и юродивый.

Сполна уже я счастлив оттого,
что пью существования напиток.
Чего хочу от жизни? Ничего.
А этого у ней как раз избыток.

Когда мне часто выпить не с кем,
то древний вздох, угрюм и вечен,
осознаётся фактом веским:
иных уж нет, а те далече.

Кофейным запахом пригреты,
всегда со мной теперь с утра
сидят до первой сигареты
две дуры - вялость и хандра.

Дыша озоном светлой праздности,
живу от мира в отдалении,
не видя целесообразности
в усилии и вожделении.

У самого кромешного предела
и даже за него теснимый веком,
я делал историческое дело -
упрямо оставался человеком.

Болезни, полные коварства,
я сам лечу, как понимаю:
мне помогают все лекарства,
которых я не принимаю.

Я курю, бездельничаю, пью,
грешен и ругаюсь, как сапожник;
если бы я начал жизнь мою
снова, то ещё бы стал картёжник.

Ушли куда-то сила и потенция,
зуб мудрости на мелочи источен.
Дух выдохся. Осталась лишь эссенция,
похожая на уксусную очень.

Чуждый суете, вдали от шума,
сам себе непризнанный предтеча,
счастлив я всё время что-то думать,
яростно себе противореча.

Не люблю вылезать я наружу,
я и дома ничуть не скучаю,
и в житейскую общую стужу
я заочно тепло источаю.

За бурной деловой людской рекой
с холодным наблюдаю восхищением;
у замыслов моих размах такой,
что глупо опошлять их воплощением.

Усталость, праздность, лень и вялость,
упадок сил и дух в упадке...
А бодряков - мешает жалость -
я пострелял бы из рогатки.

Из деятелей самых разноликих,
чей лик запечатлён в миниатюрах,
люблю я видеть образы великих
на крупных по возможности купюрах.

Быть выше, чище и блюсти
меня зовут со всех сторон,
таким я, Господи прости,
и стану после похорон.

Судьбу дальнейшую свою
не вижу я совсем пропащей,
ведь можно даже и в раю
найти котёл смолы кипящей.

Я нелеп, недалёк, бестолков,
да ещё полыхаю, как пламя;
если выстроить всех мудаков,
мне б, конечно, доверили знамя.

С возратом яснеет Божий мир,
делается больно и обидно,
ибо жизнь изношена до дыр
и сквозь них былое наше видно.

Размазни, разгильдяи, тетери -
безусловно любезны Творцу:
их уроны, утраты, потери
им на пользу идут и к лицу.

Я вдруг почувствовал сегодня -
и почернело небо синее, -
как тяжела рука Господня,
когда карает за уныние.

Я жив: я весел и грущу,
я сон едой перемежаю,
и душу в мыслях полощу,
и чувством разум освежаю.

Столько силы и страсти потрачено
было в жизни слепой и отчаянной,
что сполна и с лихвою оплачена
мимолётность удачи нечаянной.

Я врос и вжился в роль балды,
а те, кто был меня умней,
едят червивые плоды
змеиной мудрости своей.

Жил на ветру или теплично,
жил как бурьян или полезно -
к земным заслугам безразлична
всеуравнительная бездна.

Когда последняя усталость
мой день разрежет поперёк,
я ощутить успею жалость
ко всем, кто зря себя берёг.

А жаль, что на моей печальной тризне,
припомнив легкомыслие моё,
все будут говорить об оптимизме,
и молча буду слушать я враньё.

От воздуха помолодев,
как ожидала и хотела,
душа взлетает, похудев
на вес оставленного тела.

Нам после смерти было б весело
поговорить о днях текущих,
но будем только мхом и плесенью
всего скорей мы в райских кущах.

Подвержены мы горестным печалям
по некой очень мерзостной причине:
не радует нас то, что получаем,
а мучает, что недополучили.

Нет сильнее терзающей горести,
жарче муки и боли острей,
чем огонь угрызения совести;
и ничто не проходит быстрей.

Не ведая притворства, лжи и фальши,
без жалости, сомнений и стыда
от нас уходят дети много раньше,
чем из дому уходят навсегда.

По праху и по грязи тёк мой век,
и рабством и грехом отмечен путь,
не более я был, чем человек,
однако и не менее ничуть.

Жестоки с нами дети, но заметим,
что далее на свет родятся внуки,
а внуки - это кара нашим детям
за наши перенесенные муки.

Умеренность, лекарства и диета,
привычка опасаться и дрожать -
способны человека сжить со света
и заживо в покойниках держать.

Я очень пожилой уже свидетель
того, что наши пафос и патетика
про нравственность, мораль и добродетель -
пустая, но полезная косметика.

Забавы, утехи, рулады,
азарты, застолья, подруги.
Заборы, канавы, преграды,
крушенья, угар и недуги.

Начал я от жизни уставать,
верить гороскопам и пророчествам,
понял я впервые, что кровать
может быть прекрасна одиночеством.

Все курбеты, сальто, антраша,
всё, что с языка рекой текло,
всё, что знала в юности душа, -
старости насущное тепло.

Глаза моих воспоминаний
полны невыплаканных слёз,
но суть несбывшихся мечтаний
размыло время и склероз.

Утрачивает разум убеждения,
теряет силу плоть и дух линяет;
желудок - это орган наслаждения,
который нам последним изменяет.

Бог лично цедит жар и холод
на дней моих пустой остаток,
чтоб не грозил ни лютый холод,
ни расслабляющий достаток.

Белый цвет летит с ромашки,
вянут ум и обоняние,
лишь у маленькой рюмашки
не тускнеет обаяние.

Увы, красавица, как жалко,
что не по мне твой сладкий пряник,
ты персик, пальма и фиалка,
а я давно уж не ботаник.

Я старость наблюдаю с одобрением -
мы заняты любовью и питьём;
судьба нас так полила удобрением,
что мы ещё и пахнем и цветём.

Глаза сдаются возрасту без боя,
меняют восприятие зрачки,
и розовое всё и голубое
нам видится сквозь чёрные очки.
и т.д.